Рабство унижает человека до того, что он начинает любить свои оковы (с)
Маска усадила меня за фортепиано и заставляет играть. Когда-то давно, в детстве, мне давала уроки музыки какая-то приходящая учительница. Надолго меня не хватило, а сейчас, по прошествии стольких лет я вообще едва ли больше четырех-пяти незамысловатых композиций. Что уж вообще говорить о том, как мне приходится играть? Кожа на пальцах, если где-то еще осталась, сползает от малейшего нажима на клавиши. Вместо подушечек - обнажившиеся фаланги, уже полустертые маленькие косточки. Они стукаются о лакированную древесину с глухим звуком, от быстрого перебора нот кажущегося невероятно вязким.
Я сижу за фортепиано, затянутая в какой-то лиловый корсет с черным кружевом и длинную юбку с оборками. Краем глаза замечаю, как пласты кожи сползают с предплечий, кистей рук, босых стоп. Играю, а сама смотрю на Маску, не отрываясь. Руки движутся по клавиатуре как отлаженный механизм. Мне страшно отводить взгляд, страшно хоть на секунду закрыть глаза. Я боюсь того, что может сделать Маска в следующую секунду. Она может оказаться где угодно, делать что угодно и уж точно сотворить что угодно со мной. Понятия не имею, сколько уже сижу тут и играю, не переводя дух. Вообще мертвых такие вещи не должны волновать. А меня волнуют. Черт бы Её побрал.