Рабство унижает человека до того, что он начинает любить свои оковы (с)
Послушай, я отнюдь не фаталист,
Но наша встреча точно неслучайна,
Как неслучайно я схватил сейчас в отчаянии
В линейку лист.

Послушай, я нескладен и убог,
Как этот стих, изломанный и скверный,
Но я, ты знай, до скрежета зубного верный,
И ты - мой Бог.

Послушай, ты не смеешь исчезать,
Ты - ждущий крови идол ненасытный,
А я - твой зверь, к ступеням монолитным
Пришедший раны зализать.

Послушай, ты не смеешь умирать,
Ни мне, пока мы сладким дымом тлеем,
И ни тебе, пока наш странный симбиоз лелеем,
Не проиграть.

Послушай, ты не смеешь уходить.
Ни мне, пока горим взаимной злостью,
И ни тебе, пока не смолкнет стук под костью,
Не победить.

Рабство унижает человека до того, что он начинает любить свои оковы (с)
Привет, луна, а ты, я вижу, так же одинока?
По-прежнему твое бельмом затянутое око
Льет серебро на спящий флер полей?

Все так же, звездной россыпью раздета,
Испещрена жемчужной коркой света,
Затянута деревьев крючьями под свод аллей?

Поведай мне, луна, что тебе снится,
Как в липком коконе далеких глаз сегодня спится,
Под пледом антрацитовых морей?

Какие сказки шепчет тебе древность?
Слепящий свет и мрачная забвенность,
Прислушайся. Не жди и не жалей.

Наверное, ты вовсе не тоскуешь,
Раз отреченно-ласково целуешь
Дорожкой света кроны тополей?

Привет, луна, а ты, смотрю, меня не слышишь,
Коль скоро ты в десятках миль от моей крыши,
А я шепчу тебе в удушьи фонарей.

Рабство унижает человека до того, что он начинает любить свои оковы (с)
На карауле над горизонтом далеким,
Врастая в слепящий подплавленный диск
Щемящим, горячим, звеняще высоким
Густым вязким светом лучи расплылись.

Мне чудится, будто мутнеют их спицы,
И сном наливается жгучий зрачок,
Мне чудится ломаный проблеск зарницы -
Раскрошенный в щепки каленый смычок.

Мне чудятся тучи, мне чудится буря,
Свинец, потрошенный просветом краев,
Мне чудится, кто-то зовет и тоскует,
И небо ему вторит яростный рев.

Поведай мне, солнце, кто плачет так горько,
Что небом услышан далекий тот зов.
Кто в жизни страдал так неистово, столько,
Что в каждом раскате - напев голосов.

Поведай мне, буря, кто плачет столь гневно,
Должно быть, он душу кромсает в куски?
Наверное, нету и в целой вселенной
Подобной нещадной, соленой тоски?

***

Утешь его, буря, напой ему, буря,
Что весь его плач для меня - только тень.
Лишь часть моих туч, что я видела, жмурясь,
Над солнечным маревом в таявший день.

13:48

Рабство унижает человека до того, что он начинает любить свои оковы (с)
Тут еще фотографий с выпускного не было.
Таки вот.




+1

Рабство унижает человека до того, что он начинает любить свои оковы (с)
Всем нравится это нещадное лето,
Все радостны, до неприличья раздеты,
Все млеют, все солнцу подставили кожу,
Счастливые, красные, летние рожи.

А мне все охота бежать без оглядки,
Чтоб только мелькали обутые пятки,
Туда, где задернуто небо от света,
Где нету паршивого жаркого лета.

22:35

Рабство унижает человека до того, что он начинает любить свои оковы (с)
Я - лестница, и каждый ваш небрежный
Неспешный или резкий гулкий шаг
Мне ломит тело, и стен обод снежный
Шипит побелкою, мне в такт дыша.

Я - лестница, и каждый крик и шепот
Я во сто крат умножу высотой,
Заломит кости чей-то грузный топот,
Я отзовусь, усталой и пустой.

Я - лестница, и я в подъездных стенах
Смыкаю пол и серость потолка,
И в его окон пыльных гобеленах
Скребет ветвей иссохшая рука.

Я - лестница, и лампочка в пролете
Погасла, и теперь кругом ни зги.
А я все жду, когда же вы придете
К моим ступеням, гулкие шаги.

22:28

Рабство унижает человека до того, что он начинает любить свои оковы (с)
Засыпай, жгущий радужку диск
Не цеди рыжеватою кровью,
Не тяни облака к изголовью,
Монолита-столба обелиск.

Оторви лучевые ресницы,
Пересохшие в пыльной земле,
На голодном и жадном стекле,
Пусть они разлетятся, как птицы

И угаснут. Умрут до утра.
Спи спокойно, дневное светило
Позабудь все что есть, и что было.
Пусть наступит скорее "вчера".

20:42

Рабство унижает человека до того, что он начинает любить свои оковы (с)
На сон грядущий поет земля,
Поют седые, как дым, поля,
Вздыхает тихо уставший лес,
Льют тучи шепот с глухих небес,

Шуршит по крыше поток воды,
На окнах вьются его следы,
Слепое солнце скатилось в даль,
Разлив по вате каймой янтарь.

Блестит жемчужный оскал луны,
Свернув щербинки в дугу спины,
Прогнав дневные заботы прочь,
В свои владенья вступает ночь.

Рабство унижает человека до того, что он начинает любить свои оковы (с)
Море плещет, ревя в беспощадном бою,
И, взрывая осколками пену свою,
И, доспехами валов сминая щиты,
Обнажает шипящие темные рты.

Диким зверем секут соляные мечи,
Как свирепствует пламя в огромной печи,
И на воинах кована морем броня
Из безумной воды и святого огня.

Молот волн рушит мраморный пенный хребет,
И глотает несмелый пурпурный рассвет,
И подол облаков, моя моря шипы,
Ловит пенных взвихрений седые снопы.

Я хочу, о стихия, быть воином твоим,
Я хочу, ревом ветра в атаку гоним,
Каждой клеточкой чувствуя внутренний бой,
Умирать и рождаться, в тебе и с тобой.

13:38

Рабство унижает человека до того, что он начинает любить свои оковы (с)
Я не люблю тебя, огрызок скучной суши,
Унылый символ завтрашнего дня.
Мне места нет здесь, даже воздух душит,
А там, где место, нет, увы, меня.


Я ненавижу свой город.

22:26

Рабство унижает человека до того, что он начинает любить свои оковы (с)
Отвезите меня к океану под пенными шрамами,
К пучине болезненно-синей слепой глубины,
К округлым камням, испещренным щербинками-ранами,
Как диск одиноко парящей усталой луны.

Луны, что в безоблачный час моет острыми пиками
Свой тающий бок в плеске черной погасшей воды,
Мелькая в струящейся глади дрожащими ликами,
Скрываясь под шелком измятой резной темноты.

Отвезите меня к океану, где в плеска сплетениях,
Взрывая оскольчатость волн как живые винты,
С пронзающим толщу воды гулко-жалобным пением
Вздымают горбатые спины гиганты-киты.

Где хочется сгинуть, став частью бурлящего демона,
Где тает вуалью тумана размытая даль,
Где все мирозданье на тысячи капель измелено
И брошено ветром под неба кипучую сталь.

15:38

Рабство унижает человека до того, что он начинает любить свои оковы (с)
Ода к морю.


Танцуют в пене Ваши тени,
И в ноги плещется волна,
Я опускаюсь на колени,
Я в Вас лишь, Море, влюблена.

Я преклоняюсь перед Вами,
Пред каждой складкой водяной,
Пред пеной, вздутой кружевами,
Горбатой валовой спиной,

Пред серовато-полуночной
Глубинной массой мертвых вод,
И расцветающе-восточной
Волной, глотающей восход.

Пред буревой свинцовой ваксой
Где пена, волны, крики птиц,
Где в зеркалах дрожащей кляксой
Снаряды тонущих зарниц,

Где безутешно одиноко
Маяк глядит в громаду туч,
Сквозь электрическое око
Во тьму швырнув тоскливый луч.

***

Я влюблена в Ваш пенный шепот
На влажном вяжущем песке,
И в нишах камня гулкий ропот,
И в капли соли на виске.

В Ваш плеск в изломанные скалы,
Смиренно-тихий, ветряной
И бури дикие оскалы
За острой каменной спиной.

В Ваш серебрящийся орнамент
Под диском пепельной луны
И жатый солнечный пергамент
На рыжем мареве волны.

***

Вы не услышите, наверно,
Мой голос сквозь свой шепот волн,
Раскинувшись, глотая мерно,
Немой слепящий небосклон.

И пусть, мне хватит на коленях,
Пока в ногах бежит волна,
Сказать в несбыточных моленьях:
Я в Вас лишь, Море, влюблена.

20:50

Рабство унижает человека до того, что он начинает любить свои оковы (с)
Я выращу лес средь гранитных полей;
Вопьются в гряды облаков
Кинжальные ребра - клины журавлей,
На хрустких стволах позвонков.

Под сенью весны из ветвистых когтей
Покажутся прутики вен,
По ветру растянется стрекот костей -
Надрывности птичьей взамен.

Мой собственный лес, мой взлелеянный храм
На сотнях иссушенных тел.
Там гнутые кости бесстекольных рам,
В лазурь вопиющие мел.

***

Там в высь скрежеча позвонки продрались
Из ветром подбитой земли,
И словно бы щупальца вены сплелись,
Как косы повисли вдали.


Меня защитит пуще всех крепостей
Мой собственный храм из ничейных костей.

10:22

Рабство унижает человека до того, что он начинает любить свои оковы (с)
Я знаю, что где-нибудь скалы лежат,
Косые хребты растянув,
И где-то потоки с отвесов дрожат,
Вздымая из брызг пелену.

Я знаю, что где-то колышется степь
Под сухостью едких ветров,
Что где-то барханов песчаная цепь,
Как змей перетлевших костров.

И где-нибудь море солено шумит,
Взрываясь о кромку камней,
И где-то холодным оскалом гранит
В ветвях полуночных теней.

И где-нибудь в старом свечном фонаре
Теплеет кусочек огня,
Но даже в той крохотной рыжей заре
Нет места, представь, для меня.

22:35

Рабство унижает человека до того, что он начинает любить свои оковы (с)
Мне жизнь - круговерть пустоты,
Ни розовый росплеск восхода,
Ни синь куполов небосвода
Не ляжет поверх слепоты.

Не лягут поверх темноты
Холодная звездная щебень,
И мыса пустынного гребень,
И красок сухие черты.

Не лягут поверх наготы
Шелка и атласа узоры,
Надменные, важные взоры
И тонкой фланели бинты.

Мой зверь все сжирает с костями,
Под черными слепну кистями.
Мне жизнь - круговерть пустоты.

ЭТО ВООБЩЕ НЕПОНЯТНО ЧТО, СЧИТАЙТЕ НЕУДАВШИМСЯ БРОСКОМ В СИМВОЛИЗМ. :emn:

22:57

Рабство унижает человека до того, что он начинает любить свои оковы (с)
Море спит под громадами кипельных льдов,
Под отбеленным камнем пустых городов,
Где в выси извивается шлейф полотна,
Где глуха и надменна скупая луна.

Где поют одичавше-надрывно ветра,
Где полгода назад - это только вчера,
Где полгода вперед - только завтрашний день,
Где не лижет земли всепролазная тень.

Море теплит почти летаргический сон,
И пока завывают ветра в унисон,
Расчертив снежный свист по гортани струны,
Будет спать на чернильном пятне глубины.

21:32

Рабство унижает человека до того, что он начинает любить свои оковы (с)
Как просто жить! - когда за новым каждым
Грехом, дурным поступком - сразу к Богу,
Прийти к закрещенному рясами порогу,
К пузатым бородам, окладистым и важным.

И, слушая с притворным искупленьем
Тягучий певный бас, кадильниц терпкий звон,
В удушье ладана упасть в земной поклон,
Сверкнув в оплывшем воске отраженьем.

Как просто жить! В углу пришпилить образ,
Иль образа - не суть, и свято верить в то,
Что чудом одарит воспетое ничто,
Услышав лишь молебно-скорбный возглас.

Как просто плыть теченьем старины,
Надеясь на охапку благодати,
Повесив идола во голову кровати,
И веря в сказ, что муки сочтены.

Живите же и дальше так легко,
Вам машут ручкой с горстки облаков.

Рабство унижает человека до того, что он начинает любить свои оковы (с)
Я - в бесконечном белом пространстве.
Слиты в одно бескрайнее полотно
Сонное бессолнечное небо
И ровное покрывало навьюженного облачного пепла.
Сквозь пепел прогрызаются, прорываются,
Тянутся к тяжелому громоздкому куполу
Тонкие, почти черные стебельки-веточки
С иссушенными ветром плодами.

Снежность не сдается, взбирается по ребрам-веточкам вверх,
Облизывает хрупкие ответвления-обломки,
Навешивая капельки слюны
С вмерзшими крохотными пузырьками.
Стужа дует слабо, стебельки раскачиваются легонько,
Слегка-слегка.
Кажется, капельки сейчас сорвутся
И разольются в колком перезвоне,
А после навсегда погрузятся в вязкий снежный кисель.

Мертвым древесным сном
Закутаны, сцеплены старые поваленные коряги,
Полые, покрытые бесконечными струнами трещин
С забившимся внутрь снегом, уже посеревшим от пыли-трухи.
Коряги молчат, прикрывшись пластами ваты -
Обрывки на плеши сослоившейся коры,
На болезненно-острых, обломанных, изорванных в щепки
Редких сучках,
На темных пятнах въевшейся старой грязи.

И дорога молчит, задумавшись о своем,
Медленно увязая в киселе начавшегося снегопада.
Густой, слипшийся,
Но удивительно легкий пепел,
Будто из догоревшего небесного костра
Плавностью всей своей короткой траектории скользит вниз.
Кружится,
Тянется,
Вязнет в саване гигантского небесно-земного пепелища,
Оседает, давя, на уставшие спящие ветви,
Цепляется за сухую бугристую кору.
Ветви тянутся вниз, к земле, неохотно, ватно, обреченно.
Тонкие несмелые линии черной краски
Стушевываются широкими плавными белыми мазками.

19:33

Рабство унижает человека до того, что он начинает любить свои оковы (с)
Я иду по воде, тёмно-синие тени
Кругами плывут. Звон серебряный - плеск,
Мутной солью подернутый зыбчатый блеск
Распылен в зеркалах водяных искривлений.

Под стопой, под стопой, стайки рыбок снуют,
Всех цветов: изумруда, бургунда и злата
Я раскинула руки - я кем-то распята,
Мои плечи горлящие птицы клюют.

Кто я здесь? Что я здесь? Не таите секрета!..
Ни души, ни души не сокрылось в волнах,
Ни при жизни, ни в смерти, ни в сумрачных снах
Не узнала ни правда, ни лжи, ни ответа.

11:54

Рабство унижает человека до того, что он начинает любить свои оковы (с)
Чьи-то белые руки под толщей воды
Неизбежностью гулкой безжалостной злости,
Паутиною вен, сухожилий и кости
Цепкой хваткой топили живые цветы.

На костлявых фалангах горели, как кляксы,
Ярко-алой расцветки плевки лепестков,
По воде колыхались обрывки листков,
Как монашек утопших скользящие рясы.

На пергаментной коже - укусы углей,
На костяшках - слоистые рваные струпья,
Лепестки под водой - мертвых маков скорлупья
На разломанных ножках рахитных стеблей.